Блог "аисса" ведет. Как умирают врачи Кен мюррей как умирают врачи

Доктор медицины из Южной Калифорнии Кен Мюррей рассказал, почему многие врачи носят кулоны с надписью «Не откачивать», и почему они предпочитают умирать от рака дома.

Уходим тихо

Много лет назад, Чарли, уважаемый врач-ортопед и мой наставник, обнаружил у себя в животе какой-то комок. Ему сделали диагностическую операцию.

Подтвердился рак поджелудочной железы.

Диагностику проводил один из лучших хирургов страны. Он предложил Чарли лечение и операцию, позволявшую утроить срок жизни с таким диагнозом, хотя качество жизни при этом было бы низким.

Чарли это предложение не заинтересовало. Он выписался из больницы на следующий день, закрыл свою врачебную практику и больше ни разу не пришел в госпиталь. Вместо этого он посвятил все свое оставшееся время семье. Его самочувствие было хорошим, насколько это возможно при диагнозе рак. Чарли не лечился химиотерапией, ни радиацией. Спустя несколько месяцев он умер дома.

Эту тему редко обсуждают, но врачи тоже умирают. И они умирают не так, как другие люди. Поразительно, насколько редко врачи обращаются за медицинской помощью, когда дело близится к концу. Врачи борются со смертью, когда дело идет об их пациентах, но очень спокойно относятся к собственной смерти. Они точно знают, что произойдет. Они знают, какие варианты у них есть. Они могут себе позволить любой вид лечения. Но они уходят тихо.

Естественно, врачи не хотят умирать. Они хотят жить. Но они достаточно знают о современной медицине, чтобы понимать границы возможностей.

Они также достаточно знают о смерти, чтобы понимать, чего больше всего боятся люди - смерти в мучениях и в одиночестве. Врачи говорят об этом со своими семьями. Врачи хотят быть уверены, что когда придет их час, никто не будет героически спасать их от смерти, ломая ребра в попытке оживить непрямым массажем сердца (а это именно то, что происходит, когда массаж делают правильно).

Практически все медработники хотя бы раз были свидетелями «тщетного лечения», когда не было никакой вероятности, что смертельно больному пациенту станет лучше от самых последних достижений медицины. Но пациенту вспарывают живот, навтыкивают в него трубок, подключают к аппаратам и отравляют лекарствами. Именно это происходит в реанимации и стоит десятки тысяч долларов в сутки. За эти деньги люди покупают страдания, которые мы не причиним даже террористам.

Я сбился со счета, сколько раз мои коллеги говорили мне примерно следующее: “Пообещай мне, что если ты увидишь меня в таком состоянии, ты не будешь ничего делать ”. Они говорят это на полном серьезе. Некоторые медики носят кулоны с надписью “Не откачивать”, чтобы врачи не делали им непрямой массаж сердца. Я даже видел одного человека, который сделал себе такую татуировку.

Лечить людей, причиняя им страдания, мучительно. Врачей обучают не показывать свои чувства, но между собой они обсуждают то, что переживают. “Как люди могут так истязать своих родных?”, - вопрос, который преследует многих врачей. Я подозреваю, что вынужденное причинение страданий пациентам по желанию семей - одна из причин высокого процента алкоголизма и депрессии среди медработников по сравнению с другими профессиями. Для меня лично это была одна из причин, по которой последние десять лет я не практикую в стационаре.

Доктор, сделайте все

Что случилось? Почему врачи прописывают лечение, которое они бы никогда не прописали сами себе? Ответ, простой или не очень, - пациенты, врачи и система медицины в целом.

Пациенту вспарывают живот, навтыкивают в него трубок и отравляют лекарствами. Именно это происходит в реанимации и стоит десятки тысяч долларов в сутки. За эти деньги люди покупают страдания.

Представьте такую ситуацию: человек потерял сознание, и его привезли по скорой в больницу. Никто не предвидел этого сценария, поэтому заранее не было оговорено, что делать в подобном случае. Эта ситуация типична. Родственники напуганы, потрясены и путаются в многообразных вариантах лечения. Голова идет кругом.

Когда врачи спрашивают “Хотите ли вы, чтобы мы “сделали все”?”, - родные говорят “да”. И начинается ад. Иногда семья на самом деле хочет “сделать все”, но чаще всего родные просто хотят, чтобы было сделано все в разумных пределах. Проблема заключается в том, что обыватели часто не знают - что разумно, а что нет. Запутавшиеся и скорбящие, они могут и не спросить или не услышать, что говорит врач. Но врачи, которым велено “сделать все”, будут делать все, не рассуждая, разумно это, или нет.

Такие ситуации случаются сплошь и рядом. Дело усугубляется подчас совершенно нереалистичными ожиданиями о “могуществе” врачей. Многие думают, что искусственный массаж сердца - беспроигрышный способ реанимации, хотя большинство людей все равно умирают или же выживают глубокими инвалидами (если поражается мозг).

Я принял сотни пациентов, которых привозили ко мне в больницу после реанимации искусственным массажем сердца. Лишь один из них, здоровый мужчина со здоровым сердцем, вышел из больницы на своих двоих. Если пациент серьезно болен, стар, у него смертельный диагноз, вероятности хорошего исхода реанимации почти не существует, при этом вероятность страданий - почти 100%. Нехватка знаний и нереалистичные ожидания приводят к плохим решениям о лечении.

Конечно же, не только родственники пациентов виноваты в сложившейся ситуации. Сами врачи делают бесполезное лечение возможным. Проблема заключается в том, что даже врачи, которые ненавидят тщетное лечение, вынуждены удовлетворять желания пациентов и их родственников.

Вынужденное причинение страданий пациентам по желанию семей - одна из причин высокого процента алкоголизма и депрессии среди медработников по сравнению с другими профессиями

Представьте: родственники привезли пожилого человека с неблагоприятным прогнозом в больницу, рыдают и бьются в истерике. Они впервые видят врача, который будет лечить их близкого. Для них он - таинственный незнакомец. В таких условиях крайне сложно наладить доверительные отношения. И если врач начинает обсуждать вопрос о реанимации, люди склонны заподозрить его в нежелании возиться со сложным случаем, экономии денег или своего времени, особенно если врач не советует продолжать реанимацию.

Не все врачи умеют разговаривать с пациентами на понятном языке. Кто-то очень категоричен, кто-то грешит снобизмом. Но все врачи сталкиваются с похожими проблемами. Когда мне нужно было объяснять родственникам больного о различных вариантах лечения перед смертью, я как можно раньше рассказал им только о тех возможностях, которые были разумны в данных обстоятельствах.

Если родные предлагали нереалистичные варианты, я простым языком доносил до них все отрицательные последствия такого лечения. Если семья все же настаивала на лечении, которое я считал бессмысленным и вредным, я предлагал перевести их в ведение другого врача или другую больницу.

Врачи отказываются не от лечения, а от перелечивания

Нужно ли мне было быть более настойчивым, убеждая родственников не лечить смертельно больных пациентов? Некоторые из случаев, когда я отказался лечить пациента и передал их другим врачам, до сих пор преследуют меня.

Одна из моих любимых пациенток была юристом из знаменитого политического клана. У нее была тяжелая форма диабета и ужасное кровообращение. На ноге - болезненная рана. Я пытался сделать все, чтобы избежать госпитализации и операции, понимая, насколько опасны больницы и хирургическое вмешательство для нее.

Она все же пошла к другому врачу, которого я не знал. Тот врач почти не знал историю болезни этой женщины, поэтому он решил прооперировать ее - шунтировать тробмозные сосуды на обеих ногах. Операция не помогла восстановить кровоток, а послеоперационные раны не заживали. На ступнях пошла гангрена, и женщине ампутировали обе ноги. Две недели спустя она умерла в знаменитой больнице, где ее полечили.

И врачи, и пациенты часто становятся жертвами системы, которая поощряет чрезмерное лечение. Врачи в некоторых случаях получают плату за каждую процедуру, которую они делают, поэтому они делают все, что можно, невзирая на то, поможет процедура, или навредит, - просто с целью заработать. Намного чаще все же врачи боятся, что семья пациента подаст в суд, поэтому делают все, что просит семья, не выражая своего мнения родным пациента, чтобы не было проблем.

И врачи, и пациенты часто становятся жертвами системы, поощряющей чрезмерное лечение. Врачи порой получают плату за каждую процедуру, которую они делают, поэтому они делают все, что можно, невзирая на то, поможет процедура, или навредит

Система может сожрать пациента, даже если он заранее подготовился и подписал нужные бумаги, где высказал свои предпочтения о лечении перед смертью. Один из моих пациентов, Джек, болел в течение многих лет и пережил 15 серьезных операций. Ему было 78. После всех перипетий Джек совершенно однозначно заявил мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах не хочет оказаться на ИВЛ.

И вот однажды у Джека случился инсульт. Его доставили в больницу без сознания. Жены не было рядом. Врачи сделали все возможное, чтобы его откачать, и перевели в реанимацию, где подключили к ИВЛ. Джек боялся этого больше всего в жизни! Когда я добрался до больницы, то обсудил пожелания Джека с персоналом и его женой. На основании документов, составленных с участием Джека и им подписанных, я смог отключить его от аппаратуры, поддерживающей жизнь. Потом я просто сел и сидел с ним. Через два часа он умер.

Несмотря на то, что Джек составил все нужные документы, он все равно умер не так, как хотел. Система вмешалась. Более того, как я узнал позже, одна из медсестер накляузничала на меня за то, что я отключил Джека от аппаратов, а значит - совершил убийство. Но так как Джек заранее прописал все свои пожелания, мне ничего не было.

Люди, за которыми ухаживает хоспис, живут дольше, чем люди с такими же болезнями, которых лечат в больнице

И все же угроза полицейского расследования вселяет ужас в любого врача. Мне было бы легче оставить Джека в больнице на аппаратуре, что явно противоречило его желанию. Я бы даже заработал побольше деньжат, а страховая компания «Медикер» получила бы счет на дополнительные $500,000. Неудивительно, что врачи склонны перелечивать.
Но себя врачи все же не перелечивают. Они ежедневно видят последствия перелечивания. Почти каждый человек может найти способ мирно умереть дома. У нас есть множество возможностей облегчить боль. Хосписный уход помогает смертельно больным людям провести последние дни жизни комфортно и достойно, вместо того, чтобы страдать от напрасного лечения.

Поразительно, что люди, за которыми ухаживает хоспис, живут дольше, чем люди с такими же болезнями, которых лечат в больнице. Я был приятно удивлен, когда услышал по радио, что известный журналист Том Викер “умер мирно дома в окружении семьи”. Такие случаи, слава Богу, встречаются все чаще.

Несколько лет назад у моего старшего двоюродного брата Торча (torch - фонарь, горелка; Торч родился дома при свете горелки) случилась судорога. Как выяснилось, у него был рак легких с метастазами в мозг. Я поговорил с разными врачами, и мы узнали, что при агрессивном лечении, что означало три-пять визитов в больницу для химиотерапии, он проживет около четырех месяцев. Торч решил не лечиться, переехал жить ко мне и только принимал таблетки от отека мозга.

Следующие восемь месяцев мы жили в свое удовольствие, прямо как в детстве. Впервые в жизни съездили в Диснейленд. Сидели дома, смотрели спортивные передачи и ели то, что я готовил. Торч даже поправился на домашних харчах. Его не мучили боли, а расположение духа было боевым. Однажды он не проснулся. Три дня он спал в коме, а потом умер.

Торч не был врачом, но он знал, что хотел жить, а не существовать. Не все ли мы хотим этого же? Что касается меня лично, то мой врач оповещен о моих пожеланиях. Я тихо уйду в ночь. Как мой наставник Чарли. Как мой двоюродный брат Торч. Как мои коллеги врачи.

Перевод с сокращениями статьи Why Doctors Die Differently

Столкнувшись со смертельным недугом, многие врачи, хорошо зная ограниченные возможности современной медицины, предпочитают отказаться от героических усилий по поддержанию своей жизни.

Много лет назад Чарли - широко известный ортопед и мой учитель - обнаружил образование у себя в животе. Обследование показало, что это образование - рак поджелудочной железы. Хирург, который обследовал Чарли, был одним из лучших в стране, мало того, он был автором уникальной методики при раке поджелудочной железы, утраивающей пятилетнюю выживаемость (с % до 15%), хотя и при низком качестве жизни. Но Чарли все это было неинтересно. Он выписался домой, закрыл свою практику, и оставшиеся несколько месяцев своей жизни провел с семьей. Он отказался от химиотерапии, от облучения, от оперативного лечения. Страховой компании не пришлось сильно на него потратиться.

Доктора тоже умирают, данный факт почему-то редко обсуждается. Кроме того, доктора умирают не так, как большинство американцев - медики, в отличие от всех остальных, гораздо меньше пользуются услугами медицины. Всю жизнь врачи борются со смертью, спасая от нее своих пациентов, но встречаясь со смертью самии, они часто предпочитают уйти из жизни без сопротивления. Они, в отличие от остальных людей, знают, как проходит лечения, знают возможности и слабости медицины.

Врачи, конечно, не хотят умирать, они хотят жить. Но они больше других знают о смерти в больнице, знают то, чего боятся все - умирать придется в одиночестве, умирать придется в страданиях. Врачи часто просят родственников, чтобы, когда придет время, никаких героических мер по спасению не предпринимали. Врачи не хотят, что в последние секунды их жизни кто-то ломал им ребра, проводя сердечно-легочную реанимацию.
Большинство медиков за свою карьеру часто встречаются с бессмысленным лечением, когда для продления жизни умирающих испольуются последние достижения медицины. Больные умирают, изрезанные скальпелями хирургов, подключенными к различной аппаратуре, с трудками во всех отверстиях организма, накачанные различными препаратами. Цена такого лечения составляет иногда десятки тысяч долларов в день, и за такую огромную сумму покупается несколько дней ужаснейшего существования, какого не пожелаешь и террористу. Я уж не помню, сколько раз и сколько врачей говорили мне разными словами одно и то же: „обещай мне, что если я окажусь в таком состоянии, ты позволишь мне умереть”. Многие медики носят специальные медальоны со словами „не реанимировать”, некоторые даже делают татуировки „не реанимировать”.
Как мы дошли до такого - медики оказывают помощь, от которой на месте больных бы отказались? Ответ с одной стороны прост, с другой сложен: больные, врачи и система.
Какую роль играют больные? Представьте себе ситуацию - человек теряет сознание, его кладут в больницу. В большинстве случаев родственники к этому не готовы, перед ними стоят трудные вопросы, они растеряны, они не знают, что делать. Когда врачи спрашивают родственников, надо ли делать „все”, ответ, конечно - „делайте все”, хотя на самом деле обычно имеется в виду „делайте все, что имеет смысл”, а врачи, естественно будут делать все, что в их силах - неважно, разумно это или нет. Такой сценарий встречается очень часто.
Дополнительно осложняет ситуацию малореалистические ожидания. Люди слишком много ожидают от медицины. Например, немедики обычно считают, что сердечно-легочная реанимация часто спасает жизнь больному. Я лечил сотни больных после сердечно-легочной реанимации, из них только один вышел своими ногами из больницы, при этом сердце у него было здоровое, а остановка кровообращения у него произошла из-за пневмоторакса. Если сердечно-легочная реанимация проводится пожилому тяжелоболеющему пациенту, успех такой реанимации стремится к нулю, а страдания больного в 100% случаев ужасны.
Роль докторов также невозможно преувеличить. Как объяснить рыдающим родственникам больного, которых впервые видишь, что лечение не принесет пользы. Многие родственники в таких случаях думают, что врач экономит деньги больницы или ему просто не хочется возиться с трудным случаем.
Иногда в происходящем не виноваты ни родственники, ни врачи, достаточно часто больные становятся жертвами системы здравоохранения, которая поощряет избыточное лечение. Многие доктора боятся судебных исков и делают все возможное, чтобы избежать проблем. И, даже если все необходимые подготовительные меры были предприняты, система все равно может поглотить человека. У меня был пациент по имени Джек, ему исполнилось 78 лет, и за последние года своей жизни он перенес 15 больших операций. Он сказал мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах не хотыл бы быть подключенным к аппаратуре, поддерживающей жизнедеятельность. Однажды в субботу у него произошел массивный инсульт, в бессознательном состоянии его доставили в больницу. Жены Джека рядом не было. Джека реанимировали и подключили к аппаратуре. Кошмарный сон стал явью. Я приехал в больницу и принял участие в его лечении, я позвонил его жене, я привез с собой его амбулаторную историю болезни, где были записаны его слова насчет поддержания жизнедеятельности. Я отключил Джека от аппарата и оставался с ним, пока он не умер через два часа. Несмотря на задокументированную волю, Джек умер не так, как хотел - вмешалась система. Мало того - одни из медицинских сестер написала на меня жалобу властям, чтобы они расследовали отключение Джека от аппаратуры жизнеобеспечения, как возможное убийство. Из этого обвинения, конечно, ничего не вышло, так как желание пациенты было достоверно задокументировано, однако полицейское расследование может запугать любого врача. Я мог бы пойти более легким путем, оставить Джека подключенным к аппаратуре и продлить его жизнь и его страдания на несколько недель. Я бы даже получил за это немного денег, правда, при этом расходы Медикэйр (страховой компании) увеличисль бы примерно на пол-миллиона долларов. В целом, неудивительно, что многие доктора предпочитают принять менее проблематичное для них решение.
Но доктора не позволяют применять такой подход к себе. Почти все хотят умереть мирно дома, а с болью научились справляться и вне больницы. Система хосписов помогает людям умереть с комфортом и достоинством, без ненужных героическо-бесполезных медицинских процедур. Как ни удивительно, исследования показывают, что больные в хосписе часто живут дольше, чем пациенты с аналогичными заболеваниями, которых активно лечат.
Несколько лет назад, мой старший двоюродный брат Торш (Torch - факел, фонарь) - он родился в домашних условиях и роды принимали при свете ручного фонаря - так вот у Торша случились судороги, обследование показало, что у него рак легкого с метастазами в мозг. Мы с ним посетили нескольких специалистов, их вывод был такой - при аггрессивном лечении, которое бы включало посещение больницы 3-5 раз в неделю для введения химиотерапии, он мог бы прожит еще четыре месяца. Мой брат решил отказаться от лечения и только принимал препараты от отека мозга. Он переехал ко мне. Следующие восемь месяцев мы провели в месте, как когда-то в детстве. Мы съездили в Диснейленд - он там ни разу не был. Мы гуляли. Торш любил спорт, он с удовольствием смотрел спортивные передачи. Он ел мою стряпню и даже набрал немного веса, потому что ел свои любимые блюда, а не больничную пищу. От боли он не страдал, настроение у него было хорошее. Однажды утром он не проснулся. Три дня он оставался в коме, больше похожей на сон, а потом умер. Его медицинский счет за восемь месяцев составил двадцать долларов - цена препарата от отека мозга.
Торш не был врачом, но понимал, что важно не только продолжительность жизни, но и ее качество. Разве большинство людей с этим не согласны? Качественная медицинская помощь умирающему должна быть такой - дать больному умереть с достоинством. Что касается меня, мой врач уже знает мою волю: никаких героических мер предпринято быть не должно, и я как можно тише уйду в эту спокойную ночь.
Найдено

Рейтинг:

Доктор медицины из Южной Калифорнии Кен Мюррей рассказал , почему многие врачи носят кулоны с надписью «Не откачивать», и почему они предпочитают умирать от рака дома

Уходим тихо

Много лет назад, Чарли, уважаемый врач-ортопед и мой наставник, обнаружил у себя в животе какой-то комок. Ему сделали диагностическую операцию. Подтвердился рак поджелудочной железы.

Естественно, врачи не хотят умирать. Они хотят жить. Но они достаточно знают о современной медицине, чтобы понимать границы возможностей. Они также достаточно знают о смерти, чтобы понимать, чего больше всего боятся люди - смерти в мучениях и в одиночестве. Врачи говорят об этом со своими семьями. Врачи хотят быть уверены, что когда придет их час, никто не будет героически спасать их от смерти, ломая ребра в попытке оживить непрямым массажем сердца (а это именно то, что происходит, когда массаж делают правильно).

Врачи не хотят умирать. Они хотят жить. Но они достаточно знают о современной медицине, чтобы понимать границы возможностей

Доктор, сделайте все

Пациенту вспарывают живот, навтыкивают в него трубок и отравляют лекарствами. Именно это происходит в реанимации и стоит десятки тысяч долларов в сутки. За эти деньги люди покупают страдания

Вынужденное причинение страданий пациентам по желанию семей - одна из причин высокого процента алкоголизма и депрессии среди медработников по сравнению с другими профессиями

Она все же пошла к другому врачу, которого я не знал. Тот врач почти не знал историю болезни этой женщины, поэтому он решил прооперировать ее - шунтировать тробмозные сосуды на обеих ногах. Операция не помогла восстановить кровоток, а послеоперационные раны не заживали. На ступнях пошла гангрена, и женщине ампутировали обе ноги. Две неделе спустя она умерла в знаменитой больнице, где ее полечили.

И врачи, и пациенты часто становятся жертвами системы, поощряющей чрезмерное лечение. Врачи порой получают плату за каждую процедуру, которую они делают, поэтому они делают все, что можно, невзирая на то, поможет процедура, или навредит

Люди, за которыми ухаживает хоспис, живут дольше, чем люди с такими же болезнями, которых лечат в больнице

Но себя врачи все же не перелечивают. Они ежедневно видят последствия перелечивания. Почти каждый человек может найти способ мирно умереть дома. У нас есть множество возможностей облегчить боль. Хосписный уход помогает смертельно больным людям провести последние дни жизни комфортно и достойно, вместо того, чтобы страдать от напрасного лечения.

"Много лет назад Чарли – всеми уважаемый врач-ортопед и мой наставник, обнаружил у себя опухоль в области живота. Он обратился к хирургу на обследование, и тот поставил ему диагноз «рак поджелудочной железы». Тот хирург был одним из лучших в стране. Он даже изобрел новую процедуру именно для этого типа рака, которая могла утроить шансы пациента прожить 5 лет – с 5 процентов до 15 процентов – хотя и при плохом качестве жизни. Чарли это не заинтересовало. На следующий день он пошел домой, закрыл свою практику, и больше никогда не показывался в больнице. Он сосредоточился на том, чтобы проводить время с семьей и чувствовать себя как можно лучше. Несколько месяцев спустя он умер дома. Он не получал ни химиотерапию, ни радиотерапию, ни хирургического лечения. Программа медицинской помощи престарелым «Медикэр» много на него не потратила.

Эта тема обсуждается нечасто, но врачи тоже умирают. И они умирают не так, как мы все. Необычным в том,что касается их, является не то, насколько много лечения они получают по сравнению с большинством американцев, а то, как мало его они получают. Учитывая все то время, которое они проводят, отгоняя смерть от других, они склонны достаточно спокойно встречаться со своей собственной смертью. Они точно знают, что произойдет, они знают свои варианты, и обычно у них есть доступ к любому лечению, которое они пожелают. Но они обходятся без фанатизма.

Конечно, врачи не хотят умирать; они хотят жить. Но они знают достаточно о современной медицине, чтобы понимать ее ограничения. И они достаточно знают о смерти, чтобы понимать, чего люди боятся больше всего: умереть в боли и умереть в одиночестве. Они обсуждали это со своими семьями. Они хотят быть уверенными, что, когда их время придет, никаких героических мер предпринято не будет – что им не придется испытать во время своих последних моментов на земле, как кто-то ломает им ребра в попытке оживить их с помощью сердечно-легочной реанимации (именно это происходит, если сердечно-легочную реанимацию проводить правильно).

Почти все профессиональные медики видели так называемую «тщетную помощь», оказываемую людям. Это когда врачи используют самые передовые технологии, чтобы удерживать тяжело больного человека на краю жизни. Пациента вскрывают, перфорируют трубками, подключают к машинам и насилуют лекарствами. Все это происходит в реанимационной палате, где стоимость пребывания может составлять десятки тысяч долларов в день. Покупается за эти деньги страдание, которые мы бы не захотели причинить и врагу. Я не могу сосчитать, сколько раз мои друзья врачи говорили мне, в немногим отличающихся выражениях: «Обещай мне, что если ты увидишь меня в таком состоянии, то ты меня убьешь». Они не шутят. Некоторые медицинские работники носят медальоны с надписью «КОД НЕТ», чтобы сообщить врачам о том, что им не нужно проводить сердечно-легочную реанимацию. Я даже видел это в виде татуировки.

Оказывать медицинскую помощь, которая заставляет людей страдать, само по себе мучительно. Врачи приучены собирать информацию без демонстрации собственных чувств, но при закрытых дверях, среди своих товарищей-врачей, они выпускают пар. «Как можно так поступать с родным человеком?», – спрашивают они. Я подозреваю, что это является одной из причин, почему у врачей более высокие показатели алкоголизма и депрессии, чем у других профессионалов. Я знаю, что это – одна из причин, почему я перестал практиковать в больнице в последние 10 лет своей деятельности.

Как же получается, что врачи применяют так много лечения, которое они не хотели бы применять на себя? Простой или не-такой-уж-простой ответ заключается вот в чем: пациенты, врачи и система.

Чтобы понять, какую роль играют пациенты, представьте себе сценарий, что кто-то потерял сознание и его доставили в приемное отделение. И как часто случается в такой ситуации, никто не планировал такого развития событий, и шокированные и напуганные родственники оказываются перед лабиринтом выбора. Они ошеломлены. Когда врач спрашивает, хотят ли они, чтобы было сделано “все возможное”, они соглашаются. А затем начинается кошмар. Иногда родственники действительно подразумевают “сделайте все возможное”, но зачастую они имели в ввиду “сделайте все, что в разумных рамках”. Проблема заключается в том, что они могут не знать, что в разумных рамках, или же, находясь в замешательстве и горе, не будут спрашивать или слушать, что им может говорить врач. Со своей стороны, доктор, которому сказали сделать “все”, сделает это, будь это разумно или нет.

Вышеописанный сценарий случается довольно часто. Усложняют проблему и нереалистичные ожидания того, что может сделать врач. Многие люди думают о сердечно-легочной реанимации как о надежном способе спасения жизни, когда на самом деле результаты обычно неважные. Я видел сотни людей, которых привозили в мою смену в приемное отделение после сердечно-легочной реанимации. Только один здоровый мужчина, у которого не было проблем с сердцем (для тех, кто жаждет деталей, у него был “напряженный пневмоторакс”), выписался из больницы. Если пациент страдает от серьезного заболевания, находится в преклонном возрасте или же смертельно болен, шансы позитивного результата от сердечно-легочной реанимации бесконечно малы, а шансы причинить страдания - огромны. Плохие знания и неправильные ожидания ведут к большому количеству плохих решений.

Но, конечно же, это случается не только из-за пациентов. Врачи тоже участвуют в этом. Проблема в том, что врачи, которые ненавидят назначать тщетное лечение, должны найти способ удовлетворить желания пациентов и их родственников. Представьте себе еще раз приемное отделение со всеми убитыми горем, возможно, истеричными родственниками. Они не знают врача. Установление доверия и уверенности в таких условиях - это очень деликатная вещь. Люди готовы думать, что врач действует, исходя из базовых мотивов, пытаясь сэкономить время, деньги или усилия, особенно если доктор советует отказаться от дальнейшего лечения.

Некоторые врачи лучше коммуницируют, нежели другие, а некоторые врачи более непреклонны, но они все сталкиваются с похожим давлением на них. Когда я столкнулся с обстоятельствами, затрагивающими варианты, касающиеся выбора конца жизни, я использовал подход выкладки только тех вариантов, которые я считал разумными (как и в любой другой ситуации) как можно раньше. Когда пациенты или родственники предлагали неразумные варианты, я пытался обсуждать вопрос, используя простую терминологию, которая бы четко демонстрировала недостатки такого варианта. Если пациенты или родственники все равно настаивали на лечении, которое я расценивал как бессмысленное или вредное, я предлагал перевести их к другому врачу или в другую больницу.

Надо ли мне было иногда быть более настойчивым? Я знаю, что некоторые из этих переводов до сих пор преследуют меня. Одна моя пациентка, которой я очень восторгался, была адвокатом из известной политической семьи. У нее был серьезный случай диабета и проблемы с кровообращением, и в какой-то момент у нее появились ужасные боли в ноге. Зная опасности больниц, я делал все возможное, чтобы удержать ее от операции. Все равно она обратилась к внешним экспертам, которых я не знал. Не зная о ней всего, что я знал я, они решили провести шунтирование ее хронически забитых кровеносных сосудов обеих ног. Это не восстановило ее кровообращение, а послеоперационные раны не заживали. На ногах возникла гангрена, и пришлось провести ампутацию обеих ног. Она умерла две недели спустя в известном медицинском центре, где все это происходило.

Легко винить врачей и пациентов в таких историях, но зачастую все стороны - просто жертвы большей системы, которая стимулирует чрезмерное лечение. Бывает, в неудачных случаях, врачи используют модель платных услуг для того, чтобы сделать все, что они могут, даже несмотря на бессмысленность, только чтобы заработать деньги. Но чаще, однако, врачи боятся судебных преследований, и сделают все, что их попросят, не пытаясь возражать, чтобы избежать проблем.

Иногда, даже если проведена необходимая подготовка, система все равно может поглотить человека. Один из моих пациентов по имени Джек, 78-летний мужчина, болел много лет и прошел через 15 серьезных операций. Он пояснил мне, что он никогда, ни при каких условиях, не хочет оказаться подключенным к системам поддержания жизнеобеспечения. В одну из суббот, у Джека случился обширный инфаркт и его привезли в приемное отделение без сознания, и без его супруги. Врачи делали все возможное, чтобы привести его в сознание, и подключили его к системе жизнеобеспечения в отделении реанимации. Это был жутчайший кошмар Джека. Когда я приехал в больницу и принял на себя лечение Джека, я поговорил с его женой и с персоналом больницы, показав свои заметки о его предпочтениях касательно лечения. Затем я отключил его систему жизнеобеспечения и просидел рядом с ним. Он скончался два часа спустя.

Даже с задокументированными пожеланиями, Джек не смог умереть так, как он хотел этого. Вмешалась система. Одна из медсестер, как я узнал позже, даже сообщила о том, что я отключил систему Джека, в полицию как о возможном убийстве. Из этого ничего не вышло, конечно же; пожелания Джека были четко озвучены и он оставил необходимые документы, доказывающие это. Но перспектива криминального расследования пугает любого врача. Мне было бы куда проще оставить Джека подключенным к системе против его же желания, удлинив его жизнь и его страдания еще на несколько недель. Я бы даже получил чуть больше денег, а страховая Medicare получила бы еще дополнительно 500 тыс долларов. Неудивительно, что многие врачи грешат назначением избыточного лечения.

Но при этом врачи не занимаются избыточным лечением себя. Они постоянно видят последствия этого. Почти каждый врач может найти способ умереть спокойно у себя дома, а справляться с болью сегодня можно лучше, чем когда-либо. Программа по облегчению страданий безнадежно больных, которая специализируется на обеспечении смертельно больным пациентам комфорта и достоинства вместо бесполезного лечения (хосписы), обеспечивает большинству людей последние дни более высокого качества. Удивительно, но исследования показали, что люди, помещенные в хосписы, зачастую проживают дольше, чем люди с такими же заболеванием, которые находятся в поиске излечения. Я как-то услышал по радио, что известный журналист Том Викер (Tom Wicker) “спокойно умер дома, окруженный членами семьи”. Такие истории, к счастью, встречаются все чаще.

Несколько лет назад, с моим кузеном Торчем (рожденный дома при свете фонарика - или факела, прим. пер – от английского Torch - факел) случился припадок, причиной которого оказался рак легких, добравшийся до его мозга. Я организовал для него различных специалистов, и мы выяснили, что при агрессивном лечении в его обстоятельствах, включая три-пять еженедельных визита в больницу для химиотерапии, он проживет, возможно, 4 месяца. В итоге Тор решил отказаться от какого-либо лечения и просто принимал таблетки от отеков головного мозга. Он переехал ко мне.

Мы провели следующие 8 месяцев, занимаясь кучей всяких вещей, которые ему нравились, получая удовольствие вместе, чего не было целые десятилетия. Мы съездили в Диснейленд, впервые в его жизни. Мы проводили время дома. Он был фанатом спорта, и он был счастлив смотреть спортивный канал и кушать то, что я готовил. Он даже немного набрал вес, питаясь своей любимой едой вместо больничной еды. Он не испытывал серьезной боли, и он находился в хорошем настроении. В один день он не проснулся. Следующие три дня он провел в сне-коме, а затем умер. Стоимость его лекарства и лечения за эти восемь месяцев составила примерно 20 долларов.

Торч не был врачом, но он знал, что он хотел от жизни качества, а не количества. Разве не этого хочет большинство из нас? Если и есть высочайшее искусство помощи в конце жизни, то это вот что: достойная смерть. Что же касается меня, то мой врач знает мой выбор. Мне его было просто сделать, как и большинству врачей. Не будет никакого геройства, и я просто спокойно уйду в ту хорошую ночь. Как и мой ментор Чарли. Как мой кузен Торч. Как мои коллеги-врачи.

Кен Мюррэй (Ken Murray), доктор, доцент клиницист семейной медицины в Университете Южной Калифорнии."

Много лет назад Чарли — широко известный ортопед и мой учитель — обнаружил образование у себя в животе. Обследование показало, что это образование — рак поджелудочной железы. Хирург, который обследовал Чарли, был одним из лучших в стране, мало того, он был автором уникальной методики при раке поджелудочной железы, утраивающей пятилетнюю выживаемость (с 0% до 15%), хотя и при низком качестве жизни. Но Чарли все это было неинтересно. Он выписался домой, закрыл свою практику, и оставшиеся несколько месяцев своей жизни провел с семьей. Он отказался от химиотерапии, от облучения, от оперативного лечения. Страховой компании не пришлось сильно на него потратиться.

Доктора тоже умирают, данный факт почему-то редко обсуждается. Кроме того, доктора умирают не так, как большинство американцев — медики, в отличие от всех остальных, гораздо меньше пользуются услугами медицины. Всю жизнь врачи борются со смертью, спасая от нее своих пациентов, но встречаясь со смертью сами, они часто предпочитают уйти из жизни без сопротивления. Они, в отличие от остальных людей, знают, как проходит лечение, знают возможности и слабости медицины.

Врачи, конечно, не хотят умирать, они хотят жить. Но они больше других знают о смерти в больнице, знают то, чего боятся все — умирать придется в одиночестве, умирать придется в страданиях. Врачи часто просят родственников, чтобы, когда придет время, никаких героических мер по спасению не предпринимали. Врачи не хотят, что в последние секунды их жизни кто-то ломал им ребра, проводя сердечно-легочную реанимацию.

Большинство медиков за свою карьеру часто встречаются с бессмысленным лечением, когда для продления жизни умирающих используются последние достижения медицины. Больные умирают, изрезанные скальпелями хирургов, подключенными к различной аппаратуре, с трубками во всех отверстиях организма, накачанные различными препаратами. Цена такого лечения составляет иногда десятки тысяч долларов в день, и за такую огромную сумму покупается несколько дней ужаснейшего существования, какого не пожелаешь и террористу. Я уж не помню, сколько раз и сколько врачей говорили мне разными словами одно и то же: «обещай мне, что если я окажусь в таком состоянии, ты позволишь мне умереть». Многие медики носят специальные медальоны со словами «не реанимировать», некоторые даже делают татуировки «не реанимировать».

Как мы дошли до такого — медики оказывают помощь, от которой на месте больных бы отказались? Ответ с одной стороны прост, с другой сложен: больные, врачи и система.

Какую роль играют больные? Представьте себе ситуацию — человек теряет сознание, его кладут в больницу. В большинстве случаев родственники к этому не готовы, перед ними стоят трудные вопросы, они растеряны, они не знают, что делать. Когда врачи спрашивают родственников, надо ли делать «все», ответ, конечно — «делайте все», хотя на самом деле обычно имеется в виду «делайте все, что имеет смысл», а врачи, естественно будут делать все, что в их силах — неважно, разумно это или нет. Такой сценарий встречается очень часто.

Дополнительно осложняет ситуацию малореалистические ожидания. Люди слишком много ожидают от медицины. Например, немедики обычно считают, что сердечно-легочная реанимация часто спасает жизнь больному. Я лечил сотни больных после сердечно-легочной реанимации, из них только один вышел своими ногами из больницы, при этом сердце у него было здоровое, а остановка кровообращения у него произошла из-за пневмоторакса. Если сердечно-легочная реанимация проводится пожилому тяжелоболеющему пациенту, успех такой реанимации стремится к нулю, а страдания больного в 100% случаев ужасны.

Роль докторов также невозможно преувеличить. Как объяснить рыдающим родственникам больного, которых впервые видишь, что лечение не принесет пользы. Многие родственники в таких случаях думают, что врач экономит деньги больницы или ему просто не хочется возиться с трудным случаем.

Иногда в происходящем не виноваты ни родственники, ни врачи, достаточно часто больные становятся жертвами системы здравоохранения, которая поощряет избыточное лечение. Многие доктора боятся судебных исков и делают все возможное, чтобы избежать проблем. И, даже если все необходимые подготовительные меры были предприняты, система все равно может поглотить человека. У меня был пациент по имени Джек, ему исполнилось 78 лет, и за последние года своей жизни он перенес 15 больших операций. Он сказал мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах не хотел бы быть подключенным к аппаратуре, поддерживающей жизнедеятельность. Однажды в субботу у него произошел массивный инсульт, в бессознательном состоянии его доставили в больницу. Жены Джека рядом не было. Джека реанимировали и подключили к аппаратуре. Кошмарный сон стал явью. Я приехал в больницу и принял участие в его лечении, я позвонил его жене, я привез с собой его амбулаторную историю болезни, где были записаны его слова насчет поддержания жизнедеятельности. Я отключил Джека от аппарата и оставался с ним, пока он не умер через два часа. Несмотря на задокументированную волю, Джек умер не так, как хотел — вмешалась система. Мало того — одни из медицинских сестер написала на меня жалобу властям, чтобы они расследовали отключение Джека от аппаратуры жизнеобеспечения, как возможное убийство. Из этого обвинения, конечно, ничего не вышло, так как желание пациенты было достоверно задокументировано, однако полицейское расследование может запугать любого врача. Я мог бы пойти более легким путем, оставить Джека подключенным к аппаратуре и продлить его жизнь и его страдания на несколько недель. Я бы даже получил за это немного денег, правда, при этом расходы Медикэйр (страховой компании) увеличисль бы примерно на полмиллиона долларов. В целом, неудивительно, что многие доктора предпочитают принять менее проблематичное для них решение.

Но доктора не позволяют применять такой подход к себе. Почти все хотят умереть мирно дома, а с болью научились справляться и вне больницы. Система хосписов помогает людям умереть с комфортом и достоинством, без ненужных героическо-бесполезных медицинских процедур. Как ни удивительно, исследования показывают, что больные в хосписе часто живут дольше, чем пациенты с аналогичными заболеваниями, которых активно лечат.

Несколько лет назад, мой старший двоюродный брат Торш (Torch — факел, фонарь) — он родился в домашних условиях и роды принимали при свете ручного фонаря — так вот у Торша случились судороги, обследование показало, что у него рак легкого с метастазами в мозг. Мы с ним посетили нескольких специалистов, их вывод был такой — при агрессивном лечении, которое бы включало посещение больницы 3-5 раз в неделю для введения химиотерапии, он мог бы прожит еще четыре месяца. Мой брат решил отказаться от лечения и только принимал препараты от отека мозга. Он переехал ко мне. Следующие восемь месяцев мы провели в месте, как когда-то в детстве. Мы съездили в Диснейленд — он там ни разу не был. Мы гуляли. Торш любил спорт, он с удовольствием смотрел спортивные передачи. Он ел мою стряпню и даже набрал немного веса, потому что ел свои любимые блюда, а не больничную пищу. От боли он не страдал, настроение у него было хорошее. Однажды утром он не проснулся. Три дня он оставался в коме, больше похожей на сон, а потом умер. Его медицинский счет за восемь месяцев составил двадцать долларов — цена препарата от отека мозга.

Торш не был врачом, но понимал, что важно не только продолжительность жизни, но и ее качество. Разве большинство людей с этим не согласны? Качественная медицинская помощь умирающему должна быть такой — дать больному умереть с достоинством. Что касается меня, мой врач уже знает мою волю: никаких героических мер предпринято быть не должно, и я как можно тише уйду в эту спокойную ночь.

Кен Мюррей (Ken Murray) , доктор медицины, клинический доцент семейной медицины в Университете Южной Калифорнии.